В последнее время люди вокруг часто ему повторяли одну и ту же фразу: "это для твоего же блага", а он всё никак не мог понять, откуда им, чёрт возьми, знать какое у него благо и как будет лучше сделать, чтобы оно вообще состоялось. Он так же не мог понять, почему все вдруг спустя двадцать четыре года так обеспокоились его благом, - сразу после успешно выполненной операции, в которой ему посчастливилось стать спасённым из плена, его ради блага отправили в подвал Щ.И.Т.а, чтобы лишить источника способностей и помочь ему справиться со всем, что произошло; теперь его поместили в школу, где во имя его блага хотели обучить контролю, но при этом не имели ни малейшего понятия о том, как это сделать. Сам же Саммерс за несколько лет скитаний по пустыни, пыток и огромного снежного кома из чувства вины за то, что ему не выпал счастливый билет родиться нормальным, просто устал, настолько сильно, что в конечном итоге он предпочёл просто плыть какое-то время по течению, наблюдая за тем, в какую пропасть оно его несёт. Он не сопротивлялся, когда его вновь заточили в подвале, не сопротивлялся когда его пытались лечить и заодно изучали словно крысу, не сопротивлялся и тогда, когда ему предложили семейное воссоединение и одну крышу на двоих вместе со старшым братом. Когда они последний раз виделись? В детстве, когда Алекса забрали в приёмную семью и все его проблемы разом разрешились сами собой, или ему стоит брать точкой отсчёта тот раз, когда Скотт случайно спас его от безумного профессора Ахмета и они после едва ли перекинулись и парой слов. Как странно, делить с кем-то одну и ту же кровь, но при этом не чувствовать к этому человеку ничего, кроме этого мерзкого ощущения, когда задолжал кому-то большую сумму денег и всё время забываешь её вернуть; ведь сколько бы Скотт не пытался это отрицать, но глядя на брата он видит мать, и смотрит на него свысока, потому что ему пришлось пожертвовать собственной головой, чтобы исполнить её предсмертное желание и спастись, хотя бы одному из них в полном комплекте. Он смотрит на него и думает, что его жизнь пошла не так, потому что приземление было неудачным, но правда была в том, что его жизнь стала такой потому, что он был самым настоящим неудачником. В конечном итоге, Хэвок знал себя лучше, чем кто-либо в этой галактике; он знал, что временная спячка была лишь самым быстрым способом накопить потраченную энергию, - покорность никогда не была его коньком.
Здесь, среди всех этих людей с разных концов земли, но при этом таких одинаковых в своих плаксивых скучных историях про трудное детство, он вроде как должен был чувствовать себя как дома. Ему не нужно было скрывать свою принадлежность к высшей ступени эволюции, - хотя теперь едва ли Саммерс был способен хоть от кого-нибудь скрыть тот факт, что он питается космической энергией, потому что вокруг него частенько плавились столы, стулья, люди, - и он мог бы сесть в кружок, рассказать им про свою жизнь, похвастаться двумя новыми шрамами, попить тёплого молока с печеньем, спеть песню на крайний случай, но проблема была в том, что здесь, как никогда раньше, Алекс чувствовал себя чужим. Всю свою сознательную жизнь он был уверен в том, что эта дерьмовая участь обойдёт его стороной, и у него не плохо это получалось до тех пор, пока его не положили на холодный хирургический стол где-то посреди египетского бездорожья, и не пытали до тех пор, пока Хэвок не сорвался с цепи, проявив себя во всей красе. По крайней мере, размышляя над возможностью оказаться мутантом, он надеялся на суперскорость или хотя бы управление огнём, хотя самым поганым во всей этой истории было то, что он мог бы расплавить собой целую планету, - так ему сказали в Щ.И.Т.е, обнадёжив статусом альфы, - но не смог бы проделать тот же трюк со Скоттом. Последствия же вызванных насильственным путём способностей, пройденных пыток и проведённых бесконечных часов в заключении, казалось, совсем не коснулись Александра. Не то, чтобы всем этим людям, которые ни черта о нём не знали, было с чем сравнивать, но внешне американец оставался вполне нормальной, привычной версией себя, разве что между бровей в его не полные двадцать пять пролегла глубокая морщина, словно ещё один шрам, на самом видном видном месте в качестве напоминания, как будто бы он когда-нибудь сможет обо всём этом забыть. Но то, что происходило с ним долгими ночами, совсем не казалось Саммерсу нормальным: кошмары, что мучили его, методично вспарывали старые раны и из одного ужаса он проваливался в другой, более старый, глубокий. Они были настолько реальны, что Алекс повадился принимать тоннами снотворные, если повезёт, то мешать их с алкоголем для быстрого эффекта, - милая женщина в аптеке предупредила его, что это вредно для сердца, чем вызвала у американца кривую нервную усмешку, ведь выбирать ему приходилось всего из двух: либо мотор в груди, либо рассудок, который порой ускользал от него, вызывая паранойю. Он бы раньше так сильно не стал бы стараться, съехать с катушек ему совсем не жалко, вот только в этот раз каждый упущенный момент означал лишь то, что он снова что-нибудь или кого-нибудь сломает.
В этот раз Алекс провалился в сон без допинга, просто рухнул на кровать прямо в одежде и тут же вырубился, - он толком и не знал, сколько часов, а может быть минут его измученные мозги прибывали в покое, - но совсем скоро кошмары вернулись к нему; они всегда возвращались и тогда Алекс придумал воображать себе, будто делает то, что в последнее время у него получалось лучше всего: плавит всё к чертовой матери, но это получалось далеко не всегда. Совсем недавно он начал слышать голос, знакомый голос, который он на утро никак не мог вспомнить, позже даже появился отдалённый образ, но в этот раз они наконец-то встретились лицом к лицу с заводным гостем своих кошмаров. Это была Эмма Фрост, что бесцеремонно залезла ему в голову в их самую первую встречу и теперь ничего не могла с собой поделать, задержавшись там подольше. Кошмар, в котором они оба оказались, выходил из него испариной, - он чувствовал всё и сразу, - гнев, боль, страх и слабость; из одного ужаса, он проваливался в другой пока воздух не закончился и Саммерс не дёрнулся с кровати, открывая глаза и глотая кислород лишь урывками. Сердце билось как сумасшедшее, но все эти чувства никуда не ушли. Обычно, когда просыпаешься от такого, искажённые силуэты привычных предметов, ощущение собственной кровати и знакомые запахи быстро приводили его в чувства, даря долгожданную уверенность в том, что всё это просто долбанный сон, но на этот раз не сработало. Никто не имел права копаться в его мозгах. Встав с постели и не позаботившись о том, который сейчас час или об оставленной на полу мокрой футболке, Алекс, шлёпая босиком по холодному полу, направился в противоположное крыло здания. Резко толкнув дверь, которая оказалась не заперта, Саммерс знал, что она тоже не спит, после того, что она видела в его голове, он подумал, что стучать уже не нужно, ведь стадию прелюдий они прошли.
- Вон из моей головы! - громко произнёс Саммерс, переступая порог её комнаты; он чувствовал как ярость накапливаясь в нём, выплёскивается через край, грозя перерасти в самое ужасное, в Хэвока. Хорошая новость в том, что если что, она всегда может превратиться в миленький алмаз и может быть пережить эту ночь.

Отредактировано Alexander Summers (2015-06-26 02:06:16)

Алекс никогда не хотел быть таким, - таким себе банальный героем из идиотской мелодрамы, с проблемами с гневом и родителями, - на самом деле, он вроде как должен был стать одним из самых счастливых людей на планете, ведь ему повезло. Повезло не сломать себе голову, повезло не вырасти в приюте бедной сироткой, повезло с приёмной семьёй, которые не оказались извращенцами или сектантами, более того, из него должен был бы вырасти не самой плохой человек, так как Блэндинги были настолько приличными и хорошими, что порой от этого сводило зубы и казалось, будто бы он застрял в одном из тех жутких фильмов пятидесятых годов, когда в головах всех патриотов зародилась та самая «американская мечта» с вечно улыбающимися домохозяйками, мужьями с прилизанными волосами и послушными детьми. И он бы соврал, если бы сказал, что с появлением Хэвока в его жизни ничто теперь не подчинялось контролю и весь этот гнев исходит исключительно от переизбытка космической энергии, нет, таким он быть никогда не хотел, но именно таким был с самого начала. Если бы с ним поработали психологи, то быстро бы заключили, что проблема в том, что его слишком сильно все любили, и это сыграло злую шутку, но он там где есть сейчас и ничего не хотел бы менять. Может быть за исключением этой школы, которая сейчас, как никогда раньше, казалась ему самой паршивой идеей с тех пор, как на одной из вечеринок братства он решил смешать ром с пивом, веся верх ногами над бочонком.
Была странная штука между ним и Скоттом, - они никогда не говорили по душам, по крайней мере, когда Алексу вдруг приспичило открыть кому-нибудь свою душу, имя брата никогда не было первым в списке, но сколько бы не прошло лет между ними, то ли общая кровь, то ли космическая энергия, сводила их вместе, и американец был бы рад не знать и половины из того, что скрывал Скотт, потому что по большей части ему было плевать и порой голова просто разрывалась от такого количества ненужной информации, но звёзды всегда складывались иначе. Как бы далеко они не были друг друга, они всегда встречались как те самые незнакомцы в пустом баре, - безликие и безличные, - которым можно было доверить любую тайну просто для того, чтобы быть кем-то услышанным, переложив тяжёлый груз отвественности на чужие плечи, хотя бы на какое-то время. Проблема была в том, что зачастую это была игра в одни ворота и Скотт, как это не раз бывало в детстве, ревностно перетягивал одеяло на себя, а Александру всегда было слишком плевать на всё это, чтобы ввязываться в бессмысленную борьбу. В этот раз ничего не изменилось, они не виделись, кажется, целую жизнь, но первое, что сказал ему брат, была правда; правда о том, как он снова облажался и как ему не хватает смелости всё исправить, - за всем этим монологом американец терпеливо ждал, хватит ли у Скотта мозгов хотя бы ради приличия поинтересоваться, как дела у него. Он даже успел придумать, что сказал бы ему в ответ, что-то вроде: о, не парься, у меня была отличная жизнь: колледж, будущее, девочки и крутая тачка, но потом всё полетело к чёрту и несколько лет меня пытали в сраной пустыне, потом держали в правительственном подвале в клетке, в конечном итоге сделав таким же психом, как и ты, но в общем-то сейчас всё просто отлично, ну по крайней мере в короткие промежутки, когда я ничего собой на плавлю, обычно это бывает во сне, но иногда случаются и хорошие дни. Но вот прошло уже много недель с тех пор, как Алекс перебрался в школу, не имея при себе никаких личных вещей, - когда его похитили в первый раз, на нём была его любимая кожаная куртка, пара баксов на бензин, салфетка с номером Бэтти и мятный леденец, но в такой жаре всё это быстро превратилась в ненужный мусор, вещи же, оставленные в университете давно выбросили, а те, что лежали в закрытых коробках дома на него не налезали, превратившись в память, - а его любимый братец так ни разу и не спросил, как у него дела. Зато американец многое знал о нём, и о Джин, и об Эмме Фрост, что явно занимала слишком много места, чем следовало бы занимать личному психотерапевту. Ему так и хотелось спросить, не перепутала ли она головы Саммерсов, случайно оказавший не в той, в которой хотела бы быть, может быть, она могла прочитать этот вопрос в его мыслях или куда проще, по губам и во взгляде?
Фрост вальяжно поднялась из своей постели, на ней было две полоски нижнего белья, которые находились на её теле разве что для галочки; Александр не отвернулся, слегка склонив голову на бок, он внимательно наблюдал за тем, как капля от холодного пота страха, который им пришлось разделить, медленно катилась вниз по впадине на её груди, ему хотелось спросить понравилось ли ей то, что она увидела; было интереснее, чем у брата или слишком заурядно, всё, как и у всех остальных местных нытиков с подростковыми проблемами. Фрост выглядела не плохо для той, кому четверть века, но не то, чтобы он не видел лучше. Сейчас младшему Саммерсу всё это казалось нормальным, ведь она залезла в куда более личные вещи, чем нижнее бельё.
- Думаю, вы надеялись, что сюда ворвётся мой брат. Не повезло. - слегка нахмурившись, будто бы искренне сочувствуя, Алекс всё же опустил голову, не сумев сдержать злобной усмешки. - А я думал мы уже прошли эту стадию, и я имею право здесь быть так же, как вы у меня в голове. - но если мисс Фрост вдруг захочет, чтобы он ушёл прямо сейчас и сюда не сбежалась вся школа, увидев весьма двусмысленную картину, которая выставит директора в самом невыгодном свете, ей достаточно будет сказать, что она уберётся из его головы раз и навсегда. Некоторые вещи куда проще, чем кажутся. Американец вновь перевёл взгляд на лицо женщины, при этом старательно заламывая пальцы, суставы которых уже давно перестали хрустеть от того, что этот жест вошёл в частую, мерзкую привычку, - это было его временным решением контроля, который ускользал от Хэвока с каждой секундой пребывания здесь.
- Не пробовали использовать свой рот, чтобы узнавать секреты? - она ведь, кажется, профессионал, неужели так трудно распознавать человеческую ложь без того, чтобы влезать в чужие головы; в конце концов, всегда существовали классические методы, о которых сам Алекс знал не понаслышке, ведь Абдул начал свои эксперименты над ним именно с них. Если бы вдруг он захотел читать лекции, то начал бы с этики, которой Фрост явно не хватало, но она ошиблась, сегодня Александр был не в духе, чтобы пытаться объяснить ей то, что знают все маленькие дети и то, что в таком возрасте практически уже невозможно усвоить. Ему было достаточно и того, чтобы она оставила его голову в покое, а с остальными пусть делает всё, что захочет, ведь таким слабакам, как его брат, это даже нравится. - Больше не смей лезть в мою голову! - вновь повторил американец, собираясь на этом закончить их разговор; где-то в глубине души ему бы хотелось узнать, насколько прочна её алмазная форма, даже если бы он не смог нанести ей видимого вреда, это было бы всё равно весело.

Отредактировано Alexander Summers (2015-07-09 15:13:32)